class="empty-line"/>
У Кати, нашей хозяйки, была трахома не трахома, но что-то вроде этого. Вскоре и у нас троих заболели глаза. Появились пузырьки на внутренней стороне век. Они мешали, раздражали.
Мы стали ходить в больницу, где нам, вывернув веко, смазывали его чем-то жгучим, кажется ляписом. И снаружи еще — зеленкой.
Последнее время меня стал провожать в больницу мой одноклассник Боря Кравцов. Очень серьезный мальчик, неулыбчивый, он много читал всякой справочной литературы, и с ним было интересно. Кроме того, ужасно хотелось расшевелить его, заставить улыбаться, смеяться, сердиться наконец.
Идем мы с Борей в больницу через лес. Повороты, повороты… Умные разговоры. И вот мы услышали, как кто-то, невидимый пока еще, но явно приближающийся к нам, стал драть свои голосовые связки:
— Ты, матаня, встань поране,
Обойди вокруг двора!!
Ух ты…
А дальше что-то малоприличное. Мы с Борей отодвинулись друг от друга подальше. Увидя нас рядом, мало ли что захочет сказать этот тип.
И вот из-за поворота показывается… в распахнутом настежь пальто, в моих старых валенках, с батогом в руках — мой брат. Его карие глаза покраснели после лечения, веки смазаны зеленым, и он своими разноцветными глазищами насмешливо смотрит на нас.
— Гуляем? — говорит он свысока.
Почему бы и не свысока: ему уже одиннадцать. При теперешней нехватке мужчин, он — парень! Уже вчера он разговаривал с нашей соседкой Райкой, девчонкой лет тринадцати, я сама слышала их разговор.
— Не будешь со мной ходить — я тебя батогом, — убеждал он Райку.
— Как же, испугалась я, — кокетничала Райка.
— А вот и испугаешься.
— Испугалась.
— Испугаешься.
— Испугалась.
— Испугаешься.
Райку позвала мать, а то неизвестно, чем бы кончился их дуэт.
Когда я вернулась из больницы, я решила отомстить брату. В его альбом, который вели все мальчишки и девчонки младших классов, после вечных стихов типа: «Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья» я написала измененным почерком стихи в таком роде, что, мол, уважаю его, люблю, думаю о нем постоянно и хочу, чтобы он сам догадался, кто это писал. Подписалась я — X.
Вечером, прежде чем делать уроки, брат всегда старательно переписывал стихи из чужого альбома в свой. Так и в этот раз он открыл альбом и сразу увидел мое послание. Я делала уроки и краем глаза наблюдала за ним. Он прочел раз, потом другой, потом стал перелистывать альбом, ища то ли похожий почерк, то ли не прозевал ли он других анонимных стихов. Посидел, поерзал и не выдержал:
— Во, почитай, чего мне пишут. Ничего стихи?
— Ничего, — сказала я равнодушно. — А кто это X?
— Не знаю. На хэ у нас никого нет.
— Тогда это, наверное, икс, а не хэ. Незнакомка.
— Незнакомка? — открыл он рот.
На несколько дней брат мой лишился покоя: ходил озабоченным, куда-то часто бегал. В конце концов я не выдержала, созналась, что стихи мои. Брат долго не хотел верить, но я доказала свое авторство. Он сразу потускнел и потерял к альбому всякий интерес. Во всяком случае, я у него больше никогда его не видела.
Теперь все свое внешкольное время он пропадал на конюшне: ему и двум его приятелям доверили убирать за лошадьми, чистить стойла, собирать навоз в огромные кучи позади конюшни — готовить к вывозке на поля. Близилась весна сорок четвертого года.
Каждый день приносил известия о новых освобожденных пунктах, районах, городах. Об окружении и уничтожении вражеских войск на таком-то и таком-то участке фронта. Вот уже полностью снята блокада Ленинграда! Вот уже войска 2-го Украинского фронта перешли румынскую границу. Плевать мы хотели на наших союзников, раз у них совести нет! Обойдемся и без них!
Сам воздух пропах ожиданием скорой победы. Он электризовал, воскрешал забытые надежды, мечты, волновал… Эвакуированные только и говорили о возвращении домой. Кому-то пришел вызов. Наверняка по знакомству достали, счастливцы! Кто-то принес из Свечи известие, что там вербуют желающих на Кировский завод. Завербовавшимся тут же выдают вызов, и они в любой момент могут по нему ехать в Ленинград. Несколько овдовевших ленинградок быстро сговорились и уехали в Свечу вербоваться. От кого им теперь придет вызов? Ждать, когда в Ленинград будет разрешен свободный въезд — невмоготу. Да и когда это будет? Через полгода, год?
Мы — старшеклассники и учителя — ставили в клубе пьесы из фронтовой жизни, у нас для этого была теперь солдатская форма: гимнастерки, брюки, сапоги. Брали у вернувшихся домой солдат. Ставили и веселые пьесы Чехова — «Медведь», «Предложение», наряжая героинь в длинные до полу юбки своих деревенских хозяек.
Мне всегда выпадало играть мужские роли. А что делать, если нет мальчишек? Должен же кто-то…
В классе у нас кроме Бори Кравцова, который со своей серьезностью никак не годился в артисты, были еще два мальчика — Алеша и Аркадий Исаковы. Оба были из деревни Хвощовки, в трех или четырех километрах от села, и потому всегда после уроков уходили домой. А мы репетировали вечерами, иногда до самой ночи.
Аркадий и Алеша ходили всегда вместе, неразлучно, носили одну фамилию, в школе сидели вместе и потому казались братьями. Алеша — повыше ростом и посмелее — похож был на старшего брата, Аркадий — скромный, тихий — на младшего. Мама ходила в Хвощовку и рассказала мне, что Аркадий из очень бедной семьи, у него погибли в эту войну отец и старший брат, дети недоедают — потому, наверное, Аркадий и не вырос. Алеша же из семьи с достатком, вот он и красивый и ростом побольше.
После войны Аркадий поступил куда-то учиться в Киров. Там у него вскоре украли пли он потерял продовольственные карточки на месяц. Он поехал домой — представляю мрак в его душе! — и в отчаянии ли, что едет в свою и без того голодную семью лишним ртом, или так уж у него получилось — попал под колеса поезда…
Алеша учился в Ленинграде в железнодорожном институте, окончил его, женился; он утонул в Неве, пытаясь спасти тонущего инвалида.
Толя Юферев, Алеша, Аркадий Исаковы! В ранней, хоть и разной смерти моих одноклассников виновата одна и та же война.
Устраивали мы в клубе и концерты.
Мы танцевали, читали стихи, пели старые довоенные песни. К старым песням прибавилось много новых: эти песни привозили фронтовики. Некоторые приезжали на побывку после ранения, а некоторые насовсем… Появились безрукие, безногие, слепые. Но их как-то не было видно, они прятались по домам, они еще
